Революционные события в Бузулуке глазами английского доктора:
Письма Джона Рикмана
Письма Джона Рикмана
Кембриджский университет, современные и средневековые языки
Эссе по основному курсу для получения степени магистра русистики 2007/08
Дэниел Грин
Эссе по основному курсу для получения степени магистра русистики 2007/08
Дэниел Грин
Перевод Сергея Никитина
Джон Рикман, молодой отказчик, британский квакер, получивший медицинское образование в Кембридже и прошедший практику в госпитале св. Томаса в Лондоне, во время Первой мировой войны отказался от службы в армии по религиозным соображениям, и в 1917 году приехал в Бузулук в составе квакерской миссии помощи. Здесь он организовал работу больницы в Андреевке, а потом перешёл в больницу в Могутово.
Здесь он и повстречал Лидию Льюис, одну из шестерых американских квакерей, что прибыли в эти края в августе 1917, буквально накануне революции. Уже в марте 1918 молодые поженились, причём кроме квакерского обряда «венчания», они осознанно решили зарегистрировать свой статус у новых властей.
Правнук Теодора Ригга написал свой труд на основе писем Джона Рикмана своей матери: переписка хранится в семействе Рикманов. В исследовании Дэниэла Грина есть мелкие неточности, что простительно: события, описываемые в этой статье, случились более сотни лет назад, да и Джон Рикман не владел русским языком настолько хорошо, чтобы полностью понимать происходящее. Его незашоренность и стремление отразить события так, как он их понимал, делают исследование его правнука ещё более интересным.
В тексте есть моё примечание переводчика: Джон Рикман в своих письмах упорно именовал советскую организацию, зарегистрировавшую его брак с Лидией Льюис Трибуналом. Из приложенных к тексту фотографий видно, что регистрация была произведена Бузулукским уездным Совдепом. Следует также отметить, что описываемые события (регистрация) случились в марте 1918 года, а оккупация Бузулука Чехословацким Легионом произошла позже.
Стоит добавить, что когда я лично пришёл в отдел Бузулукского ЗАГСа в 1996 году, то сотрудники этого учреждения быстро нашли для меня книгу записей актов гражданского состояния с регистрацией брага Рикмана и Льюис.
Сергей Никитин, https://friends-and-comrades.blogspot.com/
Здесь он и повстречал Лидию Льюис, одну из шестерых американских квакерей, что прибыли в эти края в августе 1917, буквально накануне революции. Уже в марте 1918 молодые поженились, причём кроме квакерского обряда «венчания», они осознанно решили зарегистрировать свой статус у новых властей.
Правнук Теодора Ригга написал свой труд на основе писем Джона Рикмана своей матери: переписка хранится в семействе Рикманов. В исследовании Дэниэла Грина есть мелкие неточности, что простительно: события, описываемые в этой статье, случились более сотни лет назад, да и Джон Рикман не владел русским языком настолько хорошо, чтобы полностью понимать происходящее. Его незашоренность и стремление отразить события так, как он их понимал, делают исследование его правнука ещё более интересным.
В тексте есть моё примечание переводчика: Джон Рикман в своих письмах упорно именовал советскую организацию, зарегистрировавшую его брак с Лидией Льюис Трибуналом. Из приложенных к тексту фотографий видно, что регистрация была произведена Бузулукским уездным Совдепом. Следует также отметить, что описываемые события (регистрация) случились в марте 1918 года, а оккупация Бузулука Чехословацким Легионом произошла позже.
Стоит добавить, что когда я лично пришёл в отдел Бузулукского ЗАГСа в 1996 году, то сотрудники этого учреждения быстро нашли для меня книгу записей актов гражданского состояния с регистрацией брага Рикмана и Льюис.
Сергей Никитин, https://friends-and-comrades.blogspot.com/
An Eye-witness to Revolutionary Russia
Accounts from the papers of John Rickman
University of Cambridge, Modern and Medieval Languages
Core Course essay for the MPhil in Russian Studies 2007/08
Daniel Green
Accounts from the papers of John Rickman
University of Cambridge, Modern and Medieval Languages
Core Course essay for the MPhil in Russian Studies 2007/08
Daniel Green
Джон Рикман
© Daniel Green and Sarah Vitali
ПОЛИТИКА БУДЕН
В своей статье, опубликованной в The Atlantic Monthly в марте 1919 года Джон Рикман писал: «С момента великой Революции, произошедшей в феврале 1917 года, до конца апреля 1918 года нам в Бузулуке казалось, что, где бы что бы ни случилось, для военных действий в нашей части России нет никаких причин» [1]. И хотя письма из России в Англию приходили с перерывами (например, нет писем за апрель 1917), новостей порой бывало маловато в его посланиях, дошедших до дома.
«И опять писать особо не о чем, ничего тут не происходит такого, что было бы достойно описания, только ежедневная рутина, но рутина эта наполнена тяжёлым трудом, нудным тяжёлым трудом, ничего в нём нет интересного» [2]
В его переписке зачастую более интересным является то, о чём он не сообщает, нежели то, что он описывает. Ранние письма содержат очень мало информации о политической или военной ситуации, преобладают медицинские и антропологические факты. Поначалу он в основном концентрировался на рутине жизни, на бытовых заботах и хлопотах. Он постоянно ищет то, на чём можно отвлечься от этой самой рутины жизни: это мог быть либо праздник, либо книги, которыми он всё время желал обновлять свою библиотеку. Он отмечает отсутствие взаимодействия со своими товарищами, «хотя все здесь люди интересные, однако не со всеми интересно вместе проживать, но никуда от этого не денешься» [3] — пишет он, и жалуется на коллег: «Ну, вот вообразите себе даму, которая просто брюзга и зануда и тогда вам всё станет более-менее ясно о моей жизни здесь».[4]
Большую часть времени он проводит с крестьянами, которых он считает отсталыми и вызывающими раздражение. Одна крестьянка жаловалась на сильную боль в колене, она даже попросила его «отрезать ногу ножом», а потом, когда он отказался, сказала, что сделает это сама: «У меня у самой-то нет такого ножа, но я смогу взять у кого-то взаймы — на время». Необычность истории побудила Джона Рикмана послать домой открытку, где он описал это происшествие [5]. Однако гораздо сильнее его огорчают консультации менее драматического характера, как, например, «осмотр невротических женщин, у которых нет никаких хворей, просто они захотели прийти на приём к врачу из любопытства» [6]. Он оценивает своих пациентов так: «5% заслуживают внимания, ну ладно, возможно, 10%, а вот 90% его времени отдаётся тупым, примитивным и невероятно эгоистичным пациентам» [7]. Он пишет: «Не воображайте, что я ангел-служитель, спасающий людей от ужасной смерти. Я просто сижу в своём кабинете на табуретке и велю людям, чтобы они пили лекарства […] и говорю им, что это вовсе не воля Божья, чтобы они умирали (хотя, насколько я знаю, это вполне может быть и так)» [8].
С приходом революции Джон Рикман решил, что он должен пересмотреть своё отношение к крестьянству. Он видел, что революция — положительное событие для крестьян, с одобрением называл Временное правительство «крестьянским правительством» [9], и приравнивал его к крестьянскому общинному термину «мир». Однако в том же письме он описывал крестьян как «самую тупую расу из класса двуногих» [10]. В его глазах крестьяне были освобождены революцией в том числе и психологически. Когда пришло известие о Февральской революции, народ «плакал на улицах, плакал в мастерских», и только «невежественные старухи» говорили: «Что за злодеи такие что посмели обидеть нашего доброго, и ласкового царя», но вскоре и они поменяли песню: «какое-то время спустя эти же самые бабы увидели, что солнце восходит точно так же, что чайник на плите закипает как прежде, и уже вопрошали: «А что такое он сделал-то?»» [11] Крестьяне менялись во мнении в соответствии с политической обстановкой: «Я наблюдал за развитием политического самосознания крестьян по мере смены во власти, и отмечал постепенное изменение их отношения к власти, был свидетелем великодушия по отношению к ней» [12].
В своей статье, опубликованной в The Atlantic Monthly в марте 1919 года Джон Рикман писал: «С момента великой Революции, произошедшей в феврале 1917 года, до конца апреля 1918 года нам в Бузулуке казалось, что, где бы что бы ни случилось, для военных действий в нашей части России нет никаких причин» [1]. И хотя письма из России в Англию приходили с перерывами (например, нет писем за апрель 1917), новостей порой бывало маловато в его посланиях, дошедших до дома.
«И опять писать особо не о чем, ничего тут не происходит такого, что было бы достойно описания, только ежедневная рутина, но рутина эта наполнена тяжёлым трудом, нудным тяжёлым трудом, ничего в нём нет интересного» [2]
В его переписке зачастую более интересным является то, о чём он не сообщает, нежели то, что он описывает. Ранние письма содержат очень мало информации о политической или военной ситуации, преобладают медицинские и антропологические факты. Поначалу он в основном концентрировался на рутине жизни, на бытовых заботах и хлопотах. Он постоянно ищет то, на чём можно отвлечься от этой самой рутины жизни: это мог быть либо праздник, либо книги, которыми он всё время желал обновлять свою библиотеку. Он отмечает отсутствие взаимодействия со своими товарищами, «хотя все здесь люди интересные, однако не со всеми интересно вместе проживать, но никуда от этого не денешься» [3] — пишет он, и жалуется на коллег: «Ну, вот вообразите себе даму, которая просто брюзга и зануда и тогда вам всё станет более-менее ясно о моей жизни здесь».[4]
Большую часть времени он проводит с крестьянами, которых он считает отсталыми и вызывающими раздражение. Одна крестьянка жаловалась на сильную боль в колене, она даже попросила его «отрезать ногу ножом», а потом, когда он отказался, сказала, что сделает это сама: «У меня у самой-то нет такого ножа, но я смогу взять у кого-то взаймы — на время». Необычность истории побудила Джона Рикмана послать домой открытку, где он описал это происшествие [5]. Однако гораздо сильнее его огорчают консультации менее драматического характера, как, например, «осмотр невротических женщин, у которых нет никаких хворей, просто они захотели прийти на приём к врачу из любопытства» [6]. Он оценивает своих пациентов так: «5% заслуживают внимания, ну ладно, возможно, 10%, а вот 90% его времени отдаётся тупым, примитивным и невероятно эгоистичным пациентам» [7]. Он пишет: «Не воображайте, что я ангел-служитель, спасающий людей от ужасной смерти. Я просто сижу в своём кабинете на табуретке и велю людям, чтобы они пили лекарства […] и говорю им, что это вовсе не воля Божья, чтобы они умирали (хотя, насколько я знаю, это вполне может быть и так)» [8].
С приходом революции Джон Рикман решил, что он должен пересмотреть своё отношение к крестьянству. Он видел, что революция — положительное событие для крестьян, с одобрением называл Временное правительство «крестьянским правительством» [9], и приравнивал его к крестьянскому общинному термину «мир». Однако в том же письме он описывал крестьян как «самую тупую расу из класса двуногих» [10]. В его глазах крестьяне были освобождены революцией в том числе и психологически. Когда пришло известие о Февральской революции, народ «плакал на улицах, плакал в мастерских», и только «невежественные старухи» говорили: «Что за злодеи такие что посмели обидеть нашего доброго, и ласкового царя», но вскоре и они поменяли песню: «какое-то время спустя эти же самые бабы увидели, что солнце восходит точно так же, что чайник на плите закипает как прежде, и уже вопрошали: «А что такое он сделал-то?»» [11] Крестьяне менялись во мнении в соответствии с политической обстановкой: «Я наблюдал за развитием политического самосознания крестьян по мере смены во власти, и отмечал постепенное изменение их отношения к власти, был свидетелем великодушия по отношению к ней» [12].
Подарки Джону Рикману от крестьян села Андреевка
© Daniel Green and Sarah Vitali
Это двойственное отношение хорошо заметно в том, как он характеризовал свои отношения с крестьянством, то он употреблял местоимение «мы», то ассоциировал себя с государством, называя себя «pro tem», т.е. «государственным врачом» [13].
В его письмах домой не сообщается ни о Февральской, ни об Октябрьской революции, а в статье, написанной уже после возвращения, Джон Рикман так описывает получение им циркуляра об отречении Николая II: «Я повесил полученную бумагу на стену и продолжил работу» [14].
Он писал, что «политические события в Петрограде после отречения царя и образования Временного правительства бурно обсуждались в нашей деревне, но на нашу жизнь они не оказали большого влияния» [15].
Тем не менее идея революции захватывает его воображение. Но на практике беспорядки, случившиеся в Поволжье, почти не упоминаются в статьях и совсем не упоминаются в письмах. Он заявляет, что: «После падения царской власти двери для всяческих угнетений и притеснений в России закрыты, и теперь никакая монархия, никакое правительство не могут тиранить и оставаться безнаказанными». Он выражает симпатию революционному взгляду на положение страны в истории, утверждая, что «Россия сейчас обогнала Европу на целую эпоху, страна в состоянии бесконечного мира» [16].
РЕВОЛЮЦИОННЫЙ ИНЦИДЕНТ
В этом разделе одно событие марта 1918 года послужит примером для изучения того, как Рикман видел «революционные события». Джон Рикман вместе с Лидией Льюис поехал из Могутово, где прошла квакерская служба венчания, в Бузулук, чтобы там провести гражданскую церемонию бракосочетания. По прибытии в город они оказались свидетелями (сами того не ожидая) казни на рыночной площади. Это происшествие описано в двух письмах Джона Рикмана к его матери от 18 марта 1918 г. и 22 марта 1918 г., которые сохранились только в машинописных копиях, сделанных Лидией Рикман. Второе письмо, вероятно, было добавлением к первому, — подобную практику можно увидеть и в других письмах Джона Рикмана. Это объясняет, почему письмо не подписано, и почему оно само по себе не кажется законченным письмом. Неразбериха той поры отражена в стиле писем. В конце первого письма Джон Рикман пишет: «Это письмо я написал вам спонтанно, здесь мало размышлений, потому что я всё делал без промедления, пока сцена свежа в памяти, так что простите за огрехи в повествовании, придёт время, и я расскажу вам всё в деталях» [17]. Поначалу они совершенно не поняли, что происходит, и, видимо, «столпотворение на рыночной площади» [18], мимо которой они проезжали по пути в квакерскую контору, не казалось им достойным внимания: по прибытии в Бузулук они стали «наводить справки, где тут заключаются гражданские браки», а также и «отправились купить кое-какие вещи для квакерской дачи» [19]. И только когда они приблизились к толпе, которая так и не рассеялась, они обнаружили, что «в центре скопления граждан стояло небольшое оцепление из солдат, они окружили нескольких человек» [20].
В его письмах домой не сообщается ни о Февральской, ни об Октябрьской революции, а в статье, написанной уже после возвращения, Джон Рикман так описывает получение им циркуляра об отречении Николая II: «Я повесил полученную бумагу на стену и продолжил работу» [14].
Он писал, что «политические события в Петрограде после отречения царя и образования Временного правительства бурно обсуждались в нашей деревне, но на нашу жизнь они не оказали большого влияния» [15].
Тем не менее идея революции захватывает его воображение. Но на практике беспорядки, случившиеся в Поволжье, почти не упоминаются в статьях и совсем не упоминаются в письмах. Он заявляет, что: «После падения царской власти двери для всяческих угнетений и притеснений в России закрыты, и теперь никакая монархия, никакое правительство не могут тиранить и оставаться безнаказанными». Он выражает симпатию революционному взгляду на положение страны в истории, утверждая, что «Россия сейчас обогнала Европу на целую эпоху, страна в состоянии бесконечного мира» [16].
РЕВОЛЮЦИОННЫЙ ИНЦИДЕНТ
В этом разделе одно событие марта 1918 года послужит примером для изучения того, как Рикман видел «революционные события». Джон Рикман вместе с Лидией Льюис поехал из Могутово, где прошла квакерская служба венчания, в Бузулук, чтобы там провести гражданскую церемонию бракосочетания. По прибытии в город они оказались свидетелями (сами того не ожидая) казни на рыночной площади. Это происшествие описано в двух письмах Джона Рикмана к его матери от 18 марта 1918 г. и 22 марта 1918 г., которые сохранились только в машинописных копиях, сделанных Лидией Рикман. Второе письмо, вероятно, было добавлением к первому, — подобную практику можно увидеть и в других письмах Джона Рикмана. Это объясняет, почему письмо не подписано, и почему оно само по себе не кажется законченным письмом. Неразбериха той поры отражена в стиле писем. В конце первого письма Джон Рикман пишет: «Это письмо я написал вам спонтанно, здесь мало размышлений, потому что я всё делал без промедления, пока сцена свежа в памяти, так что простите за огрехи в повествовании, придёт время, и я расскажу вам всё в деталях» [17]. Поначалу они совершенно не поняли, что происходит, и, видимо, «столпотворение на рыночной площади» [18], мимо которой они проезжали по пути в квакерскую контору, не казалось им достойным внимания: по прибытии в Бузулук они стали «наводить справки, где тут заключаются гражданские браки», а также и «отправились купить кое-какие вещи для квакерской дачи» [19]. И только когда они приблизились к толпе, которая так и не рассеялась, они обнаружили, что «в центре скопления граждан стояло небольшое оцепление из солдат, они окружили нескольких человек» [20].
Лидия Льюис (Рикман)
© Daniel Green and Sarah Vitali
Они всё ещё не понимали, что там происходит: «У меня был с собой «Кодак» Лидии, поэтому мы подумали, что сейчас мы сделаем несколько снимков весёлой толпы и солдат с ружьями». Понимание приходило постепенно, и Джон Рикман замечает в скобках: «Что можно сказать о том периоде времени, когда мы видели, что что-то происходит, но мы не могли догадаться» [21]. Первая половина письма представляет собой отчёт о том, чему они стали свидетелями — солдаты забивали до смерти ружейными прикладами тех, кто был в центре толпы. На второй странице своего письма Джон Рикман переходит к объяснению того, что они увидели. Наказуемых обвинили в том, что они «набивали свои карманы» во время проведения инспекции «местных продовольственных и других магазинов» [22]. Толпа пришла в тюрьму, требуя выдать им заключенных, на что последовал отказ «без ордера из трибунала» [23]. А трибунал в тот день «счёл целесообразным покинуть свой офис» [24]. Однако некоторые солдаты, «которые были из другого отряда, нежели те, кто находился под стражей», пришли в тюрьму [25], забрали троих обвиняемых и привели их на рыночную площадь, где они и были забиты до смерти.
Джон Рикман проводит читателя первого письма через тот же процесс наблюдения с последующей интерпретацией, через который он прошёл сам, наблюдая за происходящим. Второе письмо, написанное им через четыре дня после того, как «он дошёл до полного осознания смысла событий […]» [26], касается исключительно их действий после расправы, в частности регистрации их брака, который, как свидетельствует выданная им справка, был первым документом такого рода в Бузулуке, выданным новой властью.
Первая реакция была, что «мы не можем допустить регистрации брака Трибуналом, замешанном в кровопролитии, которое мы видели на рыночной площади, мы не можем выказывать своё одобрение такой гражданской власти» [27]. Однако уже двумя строками ниже мы читаем, что они поменяли своё решение, и они планируют отправиться в Трибунал, чтобы брак был зарегистрирован там. В последнем машинописном абзаце, который может и был частью оригинала, а может и нет, поясняется, что они: «пришли к выводу, что лучший способ показать им, что мы действительно доверяем им и что мы пришли к ним не за тем, чтобы критиковать их за их действия […], а пришли для регистрации брака» [28].
Этот кульбит в их отношении к ситуации и неразбериха в головах в отношении того, как поступить, хорошо заметны из самого письма. В нём много орфографических ошибок (хотя опечатки могли случиться при копировании, там есть несколько опечаток, которые были исправлены), и ещё вот эта фраза, что убитых было «несколько человек», «не […] то чтобы огромная толпа из шестидесяти человек» [29], а потом вообще оказалось, что жертв было всего три человека, остальные оставались в тюрьме, — факт, который становится очевидным страницей ниже. На самом деле эти письма приходится перечитывать несколько раз для того, чтобы понять, что же произошло, и отделить их домыслы от реальных событий.
Хотя они явно не объясняют свои доводы, ясно, что Джон и Лидия не изменили своего намерения зарегистрировать брак для того, чтобы попытаться иметь возможность как-то повлиять на Трибунал, несмотря на их «очень скудный русский» и «угрозу для нас самих и для квакерской миссии» [30]. Это событие показало слабость Трибунала. Получалось, что солдаты, якобы подчинявшиеся его власти, следовали указаниям «толпы», решая вопрос жизни и смерти. Джон Рикман и Лидия Льюис, очевидно, понимали, что ситуация опасная, и что несовершенная власть, даже такая, которая «отдала их [заключенных на растерзание] [31]», лучше, чем полное отсутствие власти и «самосуд». Нестабильность властных структур проявилась в наличии «различных фракций» [32] у солдат и в том, сколько огнестрельного оружия было на руках у людей; учитывая, что фактически казнь была совершена забитием до смерти, Рикман отмечал многочисленную пальбу. Солдаты стреляли в воздух и после казни, а «пороховой дым», замеченный у окон Трибунала, он объяснил «выстрелами в воздух, сделанными из окна для того, чтобы напугать толпу» [33]. Они были правы, полагая, что Трибунал ненадёжен; в карандашном примечании к одному письму Лидия Рикман пояснила, что на следующий день после этого инцидента Трибунал «за ночь был заменен вышестоящим органом из Оренбурга» [34]. Неизвестно, кто был в той «толпе» на площади, кем были заключенные и откуда были эти два отряда солдат. Возможно, что солдаты или члены Трибунала были местными, и знали заключенных. О ненадёжность всякой тогдашней власти свидетельствует и причина события, описанного выше: воровство продовольствия, которого в это время в Бузулуке было особенно мало. Орландо Файджес отмечает, что урожая 1917 года в районе Бузулука было «едва ли достаточно, чтобы покрыть нужды посевной» [35]. Интересно, что квакеры, казалось, не страдали от недоедания: Джон Рикман в своих письмах никогда не сообщал о нехватке продовольствия. Более того, в своих письмах матери он подчёркивал, что он хорошо питается! Поэтому в описании дальнейшего хода событий нет ничего экстраординарного в замечании, что супруги «зашли в контору Английской миссии на Оренбургской улице пообедать» [36].
Джон Рикман проводит читателя первого письма через тот же процесс наблюдения с последующей интерпретацией, через который он прошёл сам, наблюдая за происходящим. Второе письмо, написанное им через четыре дня после того, как «он дошёл до полного осознания смысла событий […]» [26], касается исключительно их действий после расправы, в частности регистрации их брака, который, как свидетельствует выданная им справка, был первым документом такого рода в Бузулуке, выданным новой властью.
Первая реакция была, что «мы не можем допустить регистрации брака Трибуналом, замешанном в кровопролитии, которое мы видели на рыночной площади, мы не можем выказывать своё одобрение такой гражданской власти» [27]. Однако уже двумя строками ниже мы читаем, что они поменяли своё решение, и они планируют отправиться в Трибунал, чтобы брак был зарегистрирован там. В последнем машинописном абзаце, который может и был частью оригинала, а может и нет, поясняется, что они: «пришли к выводу, что лучший способ показать им, что мы действительно доверяем им и что мы пришли к ним не за тем, чтобы критиковать их за их действия […], а пришли для регистрации брака» [28].
Этот кульбит в их отношении к ситуации и неразбериха в головах в отношении того, как поступить, хорошо заметны из самого письма. В нём много орфографических ошибок (хотя опечатки могли случиться при копировании, там есть несколько опечаток, которые были исправлены), и ещё вот эта фраза, что убитых было «несколько человек», «не […] то чтобы огромная толпа из шестидесяти человек» [29], а потом вообще оказалось, что жертв было всего три человека, остальные оставались в тюрьме, — факт, который становится очевидным страницей ниже. На самом деле эти письма приходится перечитывать несколько раз для того, чтобы понять, что же произошло, и отделить их домыслы от реальных событий.
Хотя они явно не объясняют свои доводы, ясно, что Джон и Лидия не изменили своего намерения зарегистрировать брак для того, чтобы попытаться иметь возможность как-то повлиять на Трибунал, несмотря на их «очень скудный русский» и «угрозу для нас самих и для квакерской миссии» [30]. Это событие показало слабость Трибунала. Получалось, что солдаты, якобы подчинявшиеся его власти, следовали указаниям «толпы», решая вопрос жизни и смерти. Джон Рикман и Лидия Льюис, очевидно, понимали, что ситуация опасная, и что несовершенная власть, даже такая, которая «отдала их [заключенных на растерзание] [31]», лучше, чем полное отсутствие власти и «самосуд». Нестабильность властных структур проявилась в наличии «различных фракций» [32] у солдат и в том, сколько огнестрельного оружия было на руках у людей; учитывая, что фактически казнь была совершена забитием до смерти, Рикман отмечал многочисленную пальбу. Солдаты стреляли в воздух и после казни, а «пороховой дым», замеченный у окон Трибунала, он объяснил «выстрелами в воздух, сделанными из окна для того, чтобы напугать толпу» [33]. Они были правы, полагая, что Трибунал ненадёжен; в карандашном примечании к одному письму Лидия Рикман пояснила, что на следующий день после этого инцидента Трибунал «за ночь был заменен вышестоящим органом из Оренбурга» [34]. Неизвестно, кто был в той «толпе» на площади, кем были заключенные и откуда были эти два отряда солдат. Возможно, что солдаты или члены Трибунала были местными, и знали заключенных. О ненадёжность всякой тогдашней власти свидетельствует и причина события, описанного выше: воровство продовольствия, которого в это время в Бузулуке было особенно мало. Орландо Файджес отмечает, что урожая 1917 года в районе Бузулука было «едва ли достаточно, чтобы покрыть нужды посевной» [35]. Интересно, что квакеры, казалось, не страдали от недоедания: Джон Рикман в своих письмах никогда не сообщал о нехватке продовольствия. Более того, в своих письмах матери он подчёркивал, что он хорошо питается! Поэтому в описании дальнейшего хода событий нет ничего экстраординарного в замечании, что супруги «зашли в контору Английской миссии на Оренбургской улице пообедать» [36].
«Выписка из книги записи браков за 1918 год исполнительного комитета Бузулукского уездного совета крестьянских,
рабочих и солдатских депутатов по управлению делами города Бузулука»
рабочих и солдатских депутатов по управлению делами города Бузулука»
© Daniel Green and Sarah Vitali
Принимая решение о регистрации их брака, Лидия и Джон испытывали «чувство ответственности перед людьми, находящимися сейчас в тюрьме, перед тем самым Трибуналом, который их выдал, и перед людьми, которые вполне могут деградировать при таких ежедневных расправах на рынке» [37]. Примечательно, что каждая из этих трех групп рассматривалась авторами письма как жертва, и их намерением было помочь как заключённым, так и обществу в целом. Чувство долга руководило работой квакеров и было стимулом для работы квакерской миссии в России.
В их письмах есть и религиозный подтекст, во-первых, в желании не регистрировать брак на фоне таких событий, ибо брак — таинство, совершающееся перед Богом. Во-вторых, казнь вершится на рыночной площади, которую Джон Рикман описывает как пространство «между Трибуналом и Церковью» [38] — между светской и божественной властями. Язык и образы также библейские, слово «принесён в жертву» используется для описания перехода к самосуду, к власти толпы. Далее говорится, что людей «рубят, как волов» [39], животное, которое обычно приносится в жертву в Библии, и заключенные обращаются к толпе с криком. «Почему вы набросились именно на нас» [40]. Судьба троих решается толпой, тут тебе и обстоятельство, имеющее библейские отголоски казни Христа, и революционный аспект в том, что ситуацией управляли люди.
Джон Рикман пытается по-христиански не судить преступников. Он растолковывает их точку зрения, дистанцируясь от их вывода при помощи кавычек: «этим людям был дан приказ искать спрятанные излишки хлеба, но не трогать небольшие запасы крестьян, а они своими действиями подвергли жизнь людей опасности», и «потому они заслужили смерти» [41]. Это контрастирует с другим «революционным моментом». Когда Чешский Легион взял город, Джон Рикман предложил свои услуги в оказании помощи тем, кого чехи пленили, на что ему сказали: «Мы пленных не берём» [42].
Он тогда не выступил ни с каким осуждением или порицанием факта взятия города, и был готов оказывать максимально возможную помощь раненым и пленным, но, узнав, что таковых нет, он обязуется делать хоть что-то, самое минимальное, — решение противоположное тому, какое он принял в отношении Трибунала в данном случае.
В первом письме Джон Рикман описывает событие в контексте революции, тем самым уменьшая его значение, снимая вину со злодеев и объясняя его в революционном контексте. Крестьян «никогда не учили пользоваться свободой, вершить правосудие», напротив, они были жертвами «скрытой несправедливости» при старом режиме [43] [1] . Для Джона Рикмана казнь не была поступком, с которым надо было смириться, но она и не была чем-то, что нельзя объяснить и простить.
Он характеризует это событие как симптоматическое для России, находящейся «в разгаре ужасного возрождения», и предполагает, что результат будет положительным: «придет время, когда Россия поведет народы Европы путями гуманизма и справедливости». [44]
Это лишь одно из нескольких революционных событий, свидетелем которых стал Джон Рикман. Он был в Бузулуке, когда город обстреливал и захватывал Чешский легион. Его арестовывали и красногвардейцы, и казаки. Но это уже другая история.
ВЫВОД
Джон Рикман не остался в России для того, чтобы помогать строить там новое общество. Он не счёл нужным воспользовался возможностью принять участие в большевистской программе. В своей книге «Народы Великой России» он вспоминает как к нему пришла депутация из деревни с просьбой «стать их кандидатом в Учредительное собрание, которое должно было быть созвано в Петрограде» [45]. Кроме того, незадолго до его отъезда из Могутово селяне всем миром уговаривали его остаться на своей должности, а они бы платили бы ему «по сто рублей в месяц, дали бы лошадь и провизию, обеспечили бы дровами, дали дом, если бы только доктор и его жена остались бы с ними» [46]. И хотя он прожил часть своей жизни в Бузулуке, он предпочитал сохранять свой статус человека извне.
Что касается революционных моментов этой жизни в Бузулуке, то в его письмах не хватает нюансов. Только уже в своих поздних статьях, когда он берёт на себя роль в большей степени историка, чем очевидца, он показывает определённое различие между революционными группировками. Это не недостаток его писаний или ущербность наблюдения, а характеристика того, чему он был свидетелем: вот какой была революция в Бузулуке. Не всё было однозначным и понятным, да и по большей части они жили обычной жизнью, естественный ход которой перемежался порой «революционными событиями».
ИСТОЧНИКИ:
1 https://soroka1736.ru/rickman - в русском переводе. Оригинал Rickman, J. 'Commonplaces in Buzuluk', The Atlantic Monthly, March 1919, p. 298
2 Письмо Джона Рикмана из Андреевки от 27 мая 1917 года
3 Письмо Джона Рикмана из Андреевки от 21 января 1917 года
4 Там же
5Открытка от Джона Рикмана из Андреевки от 7 марта 1917 года
6 Письмо Джона Рикмана из Могутова от 1 декабря 1916 года
7 Письмо Джона Рикмана из Андреевки от 18 мая 1917 года
8 Письмо Джона Рикмана из Любимовки 25 июня 1917 года
9 Письмо Джона Рикмана из Бузулука 9 мая 1917 года
10 Там же
11 Письмо Джона Рикмана из Андреевки 18 мая 1917 года
12 Джон Рикман «Свидетель из России», вступление, стр. 4
13 Письмо Джона Рикмана из Андреевки 4 марта 1917 года
14 Рикман, Джон. "Полиция", "Люди великой России", стр 71
15Рикман, Джон. "Политический эпизод", "Люди великой России", стр 80
16 Письмо Джона Рикмана из Бузулука 19 мая 1918 года
17 Письмо Джона Рикмана из Бузулука 18 марта 1918 года
18Там же
19Там же
20Там же
21 Там же
22 Там же
23 Там же
24 Революционный трибунал был несколько аморфным органом, созданным в начале правления большевиков, с широкими полномочиями (Революционные трибуналы (ревтрибуналы) — чрезвычайные судебные органы, существовавшие в некоторых советских республиках и Советской России в период с 1917 года по конец 1922 – Википедия). В нашей истории тюрьма находилась в подчинении у Трибунала и являлся органом, который заключал гражданские браки (на самом деле браки в Бузулуке заключал местный Совет – прим. переводчика).
25 Письмо Джона Рикмана из Бузулука от 18 марта 1918
26 Письмо Джона Рикмана из Бузулука от 22 марта 1918
27 Там же
28 Там же
29 Письмо Джона Рикмана из Бузулука от 18 марта 1918
30 Письмо Джона Рикмана из Бузулука от 22 марта 1918
31 Письмо Джона Рикмана из Бузулука от 18 марта 1918
32 Там же
33 Там же
34 Письмо Джона Рикмана из Бузулука от 22 марта 1918
35 Файджес О. «Крестьянская Россия, Гражданская война», стр 87 (англ издание)
36 Письмо Джона Рикмана из Бузулука от 18 марта 1918
37 Письмо Джона Рикмана из Бузулука от 22 марта 1918
38 Письмо Джона Рикмана из Бузулука от 18 марта 1918
39 Там же
40 Там же
41 Там же
42 Rickman, J. 'Commonplaces in Buzuluk', The Atlantic Monthly, March 1919, p. 295, на русском «БУЗУЛУК в 1918 году» - https://soroka1736.ru/rickman
43 Письмо Джона Рикмана из Бузулука от 18 марта 1918
44 Там же
45 Rickman, J., 'A Political Episode', The People of Great Russia, p. 80
46 Unpublished article: Rickman, J., 'A Bolshevik Commissar', p. 4
В их письмах есть и религиозный подтекст, во-первых, в желании не регистрировать брак на фоне таких событий, ибо брак — таинство, совершающееся перед Богом. Во-вторых, казнь вершится на рыночной площади, которую Джон Рикман описывает как пространство «между Трибуналом и Церковью» [38] — между светской и божественной властями. Язык и образы также библейские, слово «принесён в жертву» используется для описания перехода к самосуду, к власти толпы. Далее говорится, что людей «рубят, как волов» [39], животное, которое обычно приносится в жертву в Библии, и заключенные обращаются к толпе с криком. «Почему вы набросились именно на нас» [40]. Судьба троих решается толпой, тут тебе и обстоятельство, имеющее библейские отголоски казни Христа, и революционный аспект в том, что ситуацией управляли люди.
Джон Рикман пытается по-христиански не судить преступников. Он растолковывает их точку зрения, дистанцируясь от их вывода при помощи кавычек: «этим людям был дан приказ искать спрятанные излишки хлеба, но не трогать небольшие запасы крестьян, а они своими действиями подвергли жизнь людей опасности», и «потому они заслужили смерти» [41]. Это контрастирует с другим «революционным моментом». Когда Чешский Легион взял город, Джон Рикман предложил свои услуги в оказании помощи тем, кого чехи пленили, на что ему сказали: «Мы пленных не берём» [42].
Он тогда не выступил ни с каким осуждением или порицанием факта взятия города, и был готов оказывать максимально возможную помощь раненым и пленным, но, узнав, что таковых нет, он обязуется делать хоть что-то, самое минимальное, — решение противоположное тому, какое он принял в отношении Трибунала в данном случае.
В первом письме Джон Рикман описывает событие в контексте революции, тем самым уменьшая его значение, снимая вину со злодеев и объясняя его в революционном контексте. Крестьян «никогда не учили пользоваться свободой, вершить правосудие», напротив, они были жертвами «скрытой несправедливости» при старом режиме [43] [1] . Для Джона Рикмана казнь не была поступком, с которым надо было смириться, но она и не была чем-то, что нельзя объяснить и простить.
Он характеризует это событие как симптоматическое для России, находящейся «в разгаре ужасного возрождения», и предполагает, что результат будет положительным: «придет время, когда Россия поведет народы Европы путями гуманизма и справедливости». [44]
Это лишь одно из нескольких революционных событий, свидетелем которых стал Джон Рикман. Он был в Бузулуке, когда город обстреливал и захватывал Чешский легион. Его арестовывали и красногвардейцы, и казаки. Но это уже другая история.
ВЫВОД
Джон Рикман не остался в России для того, чтобы помогать строить там новое общество. Он не счёл нужным воспользовался возможностью принять участие в большевистской программе. В своей книге «Народы Великой России» он вспоминает как к нему пришла депутация из деревни с просьбой «стать их кандидатом в Учредительное собрание, которое должно было быть созвано в Петрограде» [45]. Кроме того, незадолго до его отъезда из Могутово селяне всем миром уговаривали его остаться на своей должности, а они бы платили бы ему «по сто рублей в месяц, дали бы лошадь и провизию, обеспечили бы дровами, дали дом, если бы только доктор и его жена остались бы с ними» [46]. И хотя он прожил часть своей жизни в Бузулуке, он предпочитал сохранять свой статус человека извне.
Что касается революционных моментов этой жизни в Бузулуке, то в его письмах не хватает нюансов. Только уже в своих поздних статьях, когда он берёт на себя роль в большей степени историка, чем очевидца, он показывает определённое различие между революционными группировками. Это не недостаток его писаний или ущербность наблюдения, а характеристика того, чему он был свидетелем: вот какой была революция в Бузулуке. Не всё было однозначным и понятным, да и по большей части они жили обычной жизнью, естественный ход которой перемежался порой «революционными событиями».
ИСТОЧНИКИ:
1 https://soroka1736.ru/rickman - в русском переводе. Оригинал Rickman, J. 'Commonplaces in Buzuluk', The Atlantic Monthly, March 1919, p. 298
2 Письмо Джона Рикмана из Андреевки от 27 мая 1917 года
3 Письмо Джона Рикмана из Андреевки от 21 января 1917 года
4 Там же
5Открытка от Джона Рикмана из Андреевки от 7 марта 1917 года
6 Письмо Джона Рикмана из Могутова от 1 декабря 1916 года
7 Письмо Джона Рикмана из Андреевки от 18 мая 1917 года
8 Письмо Джона Рикмана из Любимовки 25 июня 1917 года
9 Письмо Джона Рикмана из Бузулука 9 мая 1917 года
10 Там же
11 Письмо Джона Рикмана из Андреевки 18 мая 1917 года
12 Джон Рикман «Свидетель из России», вступление, стр. 4
13 Письмо Джона Рикмана из Андреевки 4 марта 1917 года
14 Рикман, Джон. "Полиция", "Люди великой России", стр 71
15Рикман, Джон. "Политический эпизод", "Люди великой России", стр 80
16 Письмо Джона Рикмана из Бузулука 19 мая 1918 года
17 Письмо Джона Рикмана из Бузулука 18 марта 1918 года
18Там же
19Там же
20Там же
21 Там же
22 Там же
23 Там же
24 Революционный трибунал был несколько аморфным органом, созданным в начале правления большевиков, с широкими полномочиями (Революционные трибуналы (ревтрибуналы) — чрезвычайные судебные органы, существовавшие в некоторых советских республиках и Советской России в период с 1917 года по конец 1922 – Википедия). В нашей истории тюрьма находилась в подчинении у Трибунала и являлся органом, который заключал гражданские браки (на самом деле браки в Бузулуке заключал местный Совет – прим. переводчика).
25 Письмо Джона Рикмана из Бузулука от 18 марта 1918
26 Письмо Джона Рикмана из Бузулука от 22 марта 1918
27 Там же
28 Там же
29 Письмо Джона Рикмана из Бузулука от 18 марта 1918
30 Письмо Джона Рикмана из Бузулука от 22 марта 1918
31 Письмо Джона Рикмана из Бузулука от 18 марта 1918
32 Там же
33 Там же
34 Письмо Джона Рикмана из Бузулука от 22 марта 1918
35 Файджес О. «Крестьянская Россия, Гражданская война», стр 87 (англ издание)
36 Письмо Джона Рикмана из Бузулука от 18 марта 1918
37 Письмо Джона Рикмана из Бузулука от 22 марта 1918
38 Письмо Джона Рикмана из Бузулука от 18 марта 1918
39 Там же
40 Там же
41 Там же
42 Rickman, J. 'Commonplaces in Buzuluk', The Atlantic Monthly, March 1919, p. 295, на русском «БУЗУЛУК в 1918 году» - https://soroka1736.ru/rickman
43 Письмо Джона Рикмана из Бузулука от 18 марта 1918
44 Там же
45 Rickman, J., 'A Political Episode', The People of Great Russia, p. 80
46 Unpublished article: Rickman, J., 'A Bolshevik Commissar', p. 4
ДРУГИЕ ПУБЛИКАЦИИ