НА БЕРЕГАХ ВОЛГИ
Путешествие в Самару и Казань

Путешествие от Москвы до Самары занимает две ночи и один день. Я расположился в купе в спальном вагоне, где, впрочем, меня всю дорогу пожирали клопы. Поезд ехал медленно по унылым степным равнинам. На станциях множество местных жителей. Мальчишки продают черный хлеб, яйца, яблоки. По мере приближения к местам трагедии, пейзаж неуловимо меняется: степи становятся желтее, свидетельствуя о сожженных засухой посевах; животные встречаются все реже; сами жители выглядят встревоженными. Мы пересекаем Волгу по большому мосту и оказываемся на территории голода. Вдали сверкают золотые купола самарских церквей. Мы, наконец, прибываем в столицу голода и смерти…

САМАРА

На перронах вокзала, огромного, весьма приличного белого здания, суетится разношерстная толпа, где можно видеть все народы большой Руси: от обычного мужика до татарина или монгола, встречаются китайцы и киргизы. Все они одеты в соответствующие их нации наряды, говорят на разных языках, но одинаково нищи и оборванны. Их тощие изможденные фигуры выглядят как призраки. Лишь глаза блестят странным блеском. Видно, что они измотаны до предела. Они из последних сил волокут свои тюки с тряпьем, распространяющие отвратительный запах. За ними, с криками и плачем, вперемешку тащатся женщины и дети. Жалостное зрелище человеческой нищеты. Их единственное спасение – поезд. Ими владеет единственная мысль: бежать, неважно куда, неважно как…

Едва я вышел из вагона, меня осадили маленькие, грязные костлявые руки, цепляющиеся за мою одежду. Слабыми и умоляющими голосами дети снова и снова повторяли: «Хлеба! Хлеба, я умираю! Дяденька, прошу, дайте хлеба!». Служащие вокзала с трудом освободили меня от них. Нас проводили к автомобилю, который доставил нас в гостиницу, где уже были приготовлены комнаты.

На следующее утро, на холодном, пронизывающем волжском ветру, мы совершили наш первый визит в приют, куда свезли брошенных голодающих детей. К нам вышла молодая медсестра-доброволец. С необъяснимым и неустанным рвением, рискуя своей жизнью, она проводит дни и ночи среди этих несчастных маленьких существ. Многие из них заражены малярией, у некоторых холера, почти всех бьет жестокая лихорадка, но у нее нет хинина, чтобы им помочь. О, эти жалкие личики, совершенно невыразительные, отупевшие от страданий! Этих детей бросили на улице родители, совершенно отчаявшись и не имея никакой возможности их прокормить. Красный милиционер нашел их и привел в приют. Некоторые из старших детей едва способны рассказать о том, откуда они, как их зовут. Другие осиротели бесповоротно.

Затем мы отправляемся в лагерь беженцев, на другой конец города. Это бывший лагерь Красной Армии, где временно приютили в полотняных палатках тех, кого вывезут на ближайших поездах. Я присутствую на вакцинации от холеры и тифа. Как раз в этот момент подходит поезд. Он похож на деревню на колесах. Каждый тащит с собой все, что может. Это неописуемый хаос матрасов, кухонной утвари, швейных машинок, самоваров… Больных множество. Большевистские комитеты помощи работают так эффективно, насколько это возможно, но им все же не хватает съестных припасов и медикаментов. Вдоль лагеря простирается целый лес деревянных крестов, который уходит за горизонт. Сколько же здесь тех, кто уже никуда не уедет!

«МАТУШКА ВОЛГА!..»

Мы возвращаемся в город. Солнце блестит в быстрых волжских водах. «Волга-матушка! Волга-красавица!», – поется в русском романсе. Величественная река прежде орошала своими щедрыми водами самые богатые провинции России. Сегодня из-за засухи воды в ней недостаточно, чтобы обеспечить навигацию крупнотоннажных судов. Мы пересекаем рынок, где толпа любопытных, скорее зевак, нежели продавцов или покупателей, толкается и суетится вокруг прилавков, на которых разложена колбаса очень скверного качества, облепленная мухами. Немного творога, который едва ли можно опознать под толстым слоем темной пыли. Хлеб, но такой черный, что, кажется, его замешивали на смоле. И все это по ценам, недостижимым для бедноты: хлеб – 4000 рублей за фунт, сыр – 6 000, колбаса – 8 000. Самая доступная пища – это сушеная на солнце рыба или семена подсолнуха, которые разгрызают зубами. Занесенные песком набережные, больше похожие на пляжи, тоже запружены толпой, бездельной и молчаливой. Даже дети здесь больше не играют, а только смотрят на реку. Я видел детей, которые рылись в кучах отбросов в поисках пищи. Нам рассказывали что, одна татарская женщина пыталась приготовить хлеб из лошадиного навоза.

Небольшое нанятое нами суденышко, которое ходит на дровах, везет нас за сорок верст от Самары, в деревню, брошенную почти всеми жителями. На холме расположены бревенчатые избы, небольшая церковь, выкрашенная яркой краской и мельницы, которые безнадежно протягивают к небу неподвижные руки. Колокола церквушки больше не звонят. Здесь осталось лишь несколько стариков и детей. Все остальные ушли.
Тем временем наступила ночь. Мы вернулись в Самару. Луна играет в водах Волги. На волнах качаются лодки, брошенные рыбаками. Стоит глубокая тишина. Холодно. Городские огни освещают там и тут группы заснувших на берегу людей, чей сон больше похож на смерть…


РАСПРЕДЕЛЕНИЕ СЕМЯН

На следующее утро я отправился в пункт распределения, где Советы раздавали семена для будущего посева крестьянам из пострадавших деревень. Это совершенно невероятное зрелище, принимая во внимание окружающую тоску и страдания. Представьте себе огромную площадь, забитую сотнями телег, запряженных маленькими русскими лошадками. Крестьяне из отдаленных местностей пришли со своими верблюдами, внося азиатские нотки в общую картину. Под присмотром большевистских властей каждый делегат получает драгоценные мешки и возвращается с ними в свою деревню. Некоторым пришлось преодолеть триста, а то и четыреста километров без всякой помощи и пропитания. Лошади и верблюды едят траву или листву деревьев, когда могут их найти. Многие из этих мужиков умерли в дороге вместе со своими животными. Но если им удается достичь цели своего путешествия и доставить груз домой, они привозят надежду. Надежду на то, что с божьей помощью будущий урожай поможет спасти их деревню от нищеты и агонии.

Мы узнаем, что в четыре часа из Самары отправляется пароход в Казань. Мы отправляемся на пристань. Судно называется «Богатырь», так называли героев в древней Руси. Он полностью построен большевиками и, честное слово, выглядит неплохо. На борту царит безупречная дисциплина. Каюты редкостной для России чистоты, даже по стандартам прежних времен. Буфет, к нашему удивлению и полному удовлетворению, предлагает нам превосходный обед из супа, осетрины, икры и жареной баранины на вертеле. Капитан, человек в высшей степени обходительный, опытный моряк, рассказал нам обо всех трудностях и опасностях плавания по Волге в связи с обмелением. Впрочем, «Богатырь» может подняться по реке только до Богородска. Чтобы преодолеть последние сто километров, нам приходится пересесть на другой корабль, с меньшим водоизмещением. Он называется «Пролетарий» и он гораздо менее комфортабелен. Ночь, которую мы проводим на его борту, омрачена сильной песчаной бурей.

КАЗАНЬ

Наконец, мы прибываем в Казань, или, по крайней мере, на городскую набережную, которая находится в семи километрах от города, куда нас везут на автомобиле. Голод здесь так же жесток, как в Самаре, но тут гораздо меньше беженцев, в большинстве своем эвакуированных благодаря активной деятельности властей. Я посещаю детские приюты, представляющие то же прискорбное зрелище.

На вокзале царит оживление. Только что прибыл первый поезд с американской помощью. Разгрузка вагонов происходит методично и споро. Мешки с пшеничной мукой и сахаром распределяют по грузовым автомобилям. Безмолвная толпа следит за происходящим, не веря своим глазам, не смея надеяться на то, что американская щедрость пришла как раз вовремя, чтобы спасти целое поколения. Остается уповать, что русская зима не сможет встать на пути этого благородного жеста, и что дядюшка Сэм в роли доброго самаритянина не столкнется с препятствиями, которые помешают его гуманистической миссии.
…В шесть часов поезд увозит меня в Москву, куда я прибываю после тридцати часов в вагоне третьего класса. Но увиденное все еще стоит у меня перед глазами. Я никогда не забуду трагические сцены на Волге, где тысячи людей умирают от голода.
Неотвратимые морозы вскоре еще больше усугубят их страдания, снега раскинут свой траурный покров… А русская песня так и будет звучать: «Волга-матушка! Волга – русская река!».

Жорж Эрколь



Фрагмент кинохроники, сделанной Жоржем Эрколем: