«Я ОТДАЛ ПРИЯТЕЛЮ ЛЮБИМОГО КОТА НА ЕДУ»

«К 1921-му году Зуевка уже была разорена продразвёрстками. Зерновые запасы у всех выбрали «под метёлку». К тому же 1918-1920 годы были очень посредственны по урожайности, да и сеяли мало, не было стимула. Знали, что всё, что уродится, отберут.

Около села на выгоне стоял большой общественный, как его называли, «казенный» амбар. В нем хранился резервный запас зерна на случай неурожая. Как создавался этот запас, я не знаю, амбар вмещал, как я сейчас примерно определяю, около трёх тысяч пудов. И вот приехали забирать этот запас. Но женщины устроили бунт – около амбара собрались человек двести женщин и к амбару не подпустили. Через несколько часов к амбару приехала группа красноармейцев и открыла огонь из винтовок, правда поверх людей. Толпа женщин моментально разбежалась. Мужчины понимали бесполезность сопротивления и в этой акции участия не принимали.

Мне было 10 лет, и мы, ребята, за всем этим с интересом наблюдали. Ну, конечно, амбар очистили.

В 1921 году стояла небывалая засуха. С апреля и до осени не выпало буквально ни одного дождя. В апреле стояла тридцатиградусная жара. Посеянное зерно не взошло, и в лучшем случае на некоторых участках сумели собрать часть посеянных семян. Косить было нечего, ходили по полю и руками собирали отдельные щуплые колосья.

Трав также не было. Сено для скота заготовить было невозможно. Единственно, кое-где росла катушка (катун-трава или перекати-поле). Куст имеет форму шара, и когда созревает, то его срывает ветром и катит по полю, отсюда и название. Трава очень грубая, колючая, в обычные годы ею брезговали.

У нас была корова, её необходимо было сохранить, ведь молоко – это питание. И вот ездили по полю и вручную собирали эту катушку, а росла она отдельными кустиками. Целый день собираешь, а втроем наберёшь полвоза. А на зиму корове нужно 10 возов сена. Кое-как набрали шесть или семь возов, а ещё была старая солома, так что корову удалось сохранить. И вот, предчувствуя наступающий голод, народ стал разбегаться. Большая часть двинулась в Среднюю Азию («Ташкент – город хлебный), некоторые в Сибирь, а украинцы с поселков подались обратно на родину.

И осталось в Зуевке к концу голода 160 дворов. Скотину из-за бескормицы порезали и съели. К весне 1922 года на все село осталось две лошади и двенадцать коров.

И вот, осенью [1921 года – ред.] с наступлением морозов началось. Люди начали умирать от голода.

Никакой помощи голодающим ещё не было. Помню, приходят к нам две женщины и слезно простят: «Пустите нас в погреб». – «Да там уже ничего нет». – «Все равно пустите, а может быть там какая-нибудь лягушка осталась».

А ещё я отдал своего любимого кота приятелю (на еду конечно), как он меня потом меня благодарил! Птиц – голубей, галок, даже воробьев не осталось, все исчезли. А раньше их было много.

А умирало всё больше, в некоторые дни до 10-12 покойников в день.

Хоронить – копать могилы в замерзшей земле – ослабленные от голода люди не могли, и покойников, без гробов, стали привозить на санках в церковь для отпевания и оставляли их там. Церковь была холодная, без отопления. Когда накапливалось их некоторое количество, то один из оставшихся владельцев лошадей (Константин Пеньков) подъезжал и грузил их, как дрова, в сани и увозил. Недалеко от кладбища стоял пустующий «казенный» амбар и его использовали в качестве морга до весны. За эту работу ему выделили один паёк детского питания.

В ноябре детям стало оказывать помощь ОДК – «Общество друзей квакеров», это в Англии была такая религиозная секта. И она взяла благотворительное шефство над голодающими детьми Бузулукского уезда. Была организованна столовая. Ежедневно каждому ребенку давали порцию рисовой каши, стакан какао со сгущенным молоком, кусочек шоколада и ломтик хлеба (примерно граммов 150) из белейшей муки.

Был в Зуевке какой-то начальник Занин, прозвище у него «Белый» (он был блондин). Вся эта помощь проходила через его руки. Он, не стесняясь, ею пользовался. У него была собачонка, которую он называл «Марксик», так он на глазах голодающих кормил её шоколадом. Правда потом, вскоре после голода, он получил по заслугам.

Для детей это была существенная помощь, многих она спасла от неминуемой смерти. Были и такие случаи: ребенок умирал, а мать прятала труп и продолжала ходить за пайком.

Взрослых стали подкармливать позже. Лишь в декабре «Красным Крестом» была организована столовая, но это была мизерная помощь: давали тарелку супа и ломоть граммов 150-200 черного хлеба.

Как ни мала была эта помощь, но все же смертность резко снизилась. А в самое жуткое время умирало до 10-12 человек в сутки. Иногда в Зуевку приезжала с контролем представительница ОДК (квакеров) старая дева, уже седая, невозмутимая, ну точь-в-точь как гувернантка в рассказе Чехова «Дочь Альбиона». Звали её Мисс Ракстор*. Останавливалась она всегда у нас.

Однажды она приехала с другим англичанином – корреспондентом какой-то газеты мистером Уильдер (я почему-то запомнил их фамилии).

Утром раздался звон в церкви. Он, со словарем в руках, обращается ко мне: «Я с ви», и показывает на словаре «богослужение». Я понял, что он просит, чтобы я его проводил в церковь. Я с удовольствием пошел. Заходим в церковь, и первое, что мы увидели – по левую сторону от входа на скамьях и на полу пятнадцать покойников без гробов. Я пытался объяснить ему, почему их так много, а в это время подъехал Костяй Пеньков, стал грузить в сани и увез их за село. Представляю теперь, какое впечатление произвело на него всё это, и какую статью написал он в свою газету.

Мне было тогда около 13 лет, я был любопытен, как и все мальчишки, и решил сходить и посмотреть лично куда это увозят покойников. Оказалось, что амбар (пространство между закромами) заполнен, и стало невозможно закрывать дверь. Поэтому трупы стали складывать в ригу на одном из соседних гумён. Я пошел туда, и вдруг вижу: бежит собака, неизвестно каким образом выжившая, и тащит в зубах человеческую руку!

Подхожу к риге. Плетневые ворота приоткрыты. Заглянул внутрь, там куча трупов, часть из них обезображена одичавшими собаками. До сих пор в глазах стоит эта картина. А вот как собака могла отделить руку? Вероятно кто-то, когда брал труп для еды, обрубил руки как малосъедобные и бросил.

Вспоминаю, однажды ясным лунным зимним вечером я подошел к окну и вижу: из проулка против нашего дома выходит человек с санками. Я позвал отца, стали смотреть вместе и разглядели – он везет труп. Я помню, отец сказал: «Быть может, он этим спасет свою жизнь».

А в начале лета 1922 года мы с матерью пошли пропалывать бахчи в сторону Кулешовки. Почему-то пошли не улицей, а задворами по берегу речки.

Вдруг я вижу, на берегу лежит какой-то шар. У меня в руках была железная тросточка. Я этой тросточкой ковырнул этот шар и увидел оскал черепа. Это кто-то зимой разделывал труп, голову потом выкинул в речку.

Отец потом говорил, что несколько человек каялись на исповеди в трупоедении (у меня не хватает духа назвать это людоедством). Но тайна исповеди нерушима.

Был ещё и такой печальный случай. В апреле 1922 года, когда в результате помощи смертность уже почти прекратилась, привезли в бочках крепко засоленные стручки зеленой фасоли без зерен. Перед употреблением в пищу их, очевидно, нужно основательно вымачивать.

То ли не разъяснили людям, то ли голодным было невтерпеж дожидаться, пока вымокнут, сразу же на эти стручки набросились. А голодный человек чувства сытости не знает. А выдали их сравнительно помногу. И что же – массовое отравление. Несколько дней после этого умирало по несколько человек в сутки (10-12). По сути это было уголовное дело, но тогда всё сошло, никто этого дела не возбудил, никто не понес ответственности, и вообще что это был за продукт, мне до сих пор не ясно. Вероятно, его нужно было применять вместо квашеной капусты. А ведь привезли откуда-то из-за границы. В России фасоль никогда популярной не была.

Как наша семья пережила голод? В Зуевке мы жили втроем – родители и я. Старшие, сестры и двое братьев, жили в Самаре. К началу декабря положение и у нас было критическое. Оставалось всего 10 фунтов муки (4 килограмма). Режим питания был максимально ограничен. У матери начались голодные отеки.

Большим подспорьем явилась старая коровья шкура. Она, в ожидании выделки, провалялась под крышей амбара четыре-пять лет. И оказалось, что из неё после соответствующей обработки получится «великолепный» холодец. Я помню, мама угостила им англичанку, и она его очень похвалила, может быть, из вежливости. Но и этот холодец мать давала понемногу – растягивала, чтобы на дольше хватило.

Сестра училась в сельскохозяйственном институте и под видом экскурсии группа студентов поехала за хлебом в Среднюю Азию, им была выделена теплушка – товарный вагон. Сестра взяла с собой кое-какие ценные вещи и там, в Самарканде, наменяла на них муки и кое-каких других продуктов. Часть отдала в Зуевку, остальные в Самару. Это нас и спасло. Но всё же зиму и весну мы жили на голодном пайке.

Весной 1922 года, когда подтаяла земля, собрали мужчин и захоронили умерших в двух братских могилах.

На кладбище в дореволюционное время был большой погреб, который набивали льдом на случай, что если произойдет какое-нибудь убийство, то труп несколько дней на время следствия можно сохранить на льду. Рядом с этим погребом была яма от старого такого же погреба. Так вот эти два погреба углубили и в них захоронили умерших. Через несколько лет, в конце двадцатых годов, от этих братских могил не осталось и следа.

Мне кажется, что неплохо бы найти эти могилы и поставить там памятники жертвам голода 1921 года. Ведь можно установить и точное количество погибших от голода и даже их имена. Ведь в метрической книге об умерших за 1921- 22 годах они все записаны, и эта книга хранится где-то, вероятно, в облархиве. Честное слово, не грех бы этим заняться.

Примерное местонахождение братских могил: в 20-30 метрах от входа на кладбище, со стороны Пенькова проулка, в 4-5 метрах от края кладбища. Когда-то кругом кладбища была большая канава. Надеюсь, следы ее сохранились».