ДОБРАЯ ДОКТОР ЭТЕЛЬ КРИСТИ

Этель Кристи, в девичестве Браун, родилась в Лондоне в 1879 году. Внучка органиста и музыканта, она с детства отличалась музыкальным талантом, играла на скрипке. Однако Этель внезапно воспылала интересом к медицине, и не последнюю роль в этом сыграл её будущий муж, доктор Уильям Ледингам Кристи. Став врачом, Этель работала во многих местах, в том числе в Борнео и Малайзии, где и обрела знания тропических болезней. После многих переездов по всему миру последовала работа в лабораториях в Англии.

Закончив свои исследования в Англии, неугомонная Этель решила отправиться в Россию, чтобы помогать бороться с голодом и с болезнями, неизбежно сопутствующими голоду. Она приступила к изучению языка. К моменту отъезда в Россию она довольно хорошо владела русским.

Этель прибыла в Москву 15 октября 1922 года. Она собиралась присоединиться к квакерам, уже работавших в Поволжье. Бороться с голодом помогали как американские, так и английские группы Общества Друзей. В Москве у квакеров был небольшой офис, а английская группа располагалась в Бузулуке, на юге России. Это был один из районов, наиболее сильно пораженных голодом.

Она открыла малярийную амбулаторию в Бузулуке, каждый месяц там обслуживали 20-30 тысяч людей, получавших хинин. Вскоре стараниями англичанки в уезде было открыто ещё 11 амбулаторий. Один из русских сотрудников, Николай Саблин, был внезапно арестован и отправлен в Омск этапом. Неутомимая Этель Кристи поехала в Омск и обратилась к Председателю Губсуда, который освободил Саблина. Ей помогла Ольга Каменева, написавшая Наркому юстиции Д. И. Курскому: «Прошу вас помочь Обществу Друзей «Квакеров» (очень этичная организация) в судебном деле одного из их сотрудников. Копию их письма я вам прилагаю. Представительница «Квакеров» категорически уверяет, что здесь имеет место ошибка. Поскольку из-за отсутствия гр. Саблина уже сейчас страдает малярийная клиника (она сейчас временно закрылась), я прошу вас оказать содействие». Своими энергичными действиями Этель Кристи смогла не только вызволить Саблина, но и переправила его в Англию. Всю свою жизнь она помогала очень многим. Недавно я обнаружил интересный документ, написанный Этель Кристи в 1939 году. Его опубликовал Рон Истхоуп, новозеландский историк медицины. В документе – интересные личные истории времён жизни в Бузулуке, и общие рассуждения, очень точные, и, на мой взгляд, вполне злободневные.

По ряду очевидных причин я никогда не пыталась записать свои воспоминания о жизни в Советской России. Я также не корректировала всякие многочисленные заявления, сделанные разными людьми в выступлениях или в публикациях, вводящие в заблуждение, порой ошибочные. Не делала этого главным образом потому, что говорящие или пишущие либо «за», либо «против» того, за что выступают Советы, и им совершенно неинтересно слышать что-либо противоречащее их точке зрения. Но теперь нам, как нации, всё более важно чёткое понимание России. Я не хочу много говорить о политической деятельности Коммунистической партии, за исключением тех случаев, когда эта деятельность повлияла на жизнь и поведение русских людей, с которыми я общалась.

Моим первым визитом в Россию было путешествие по Транссибирской магистрали из Харбина в Петроград в 1915 году. Я пробыла в русской столице несколько дней, после чего отправилась в Англию через Финляндию и Скандинавию. Поездка длилась вдвое больше обычного из-за передвижения войск, и поэтому у меня было больше, чем в обычных обстоятельствах, возможностей посмотреть страну и людей. И хотя эти наблюдения были подобны мгновенным снимкам, они всё же дали мне нечто, с чем можно было сравнить Советскую Россию более поздних лет.

В памяти всплывают разные картины: многочисленные австрийские пленные, они ходят с лопатами в руках на железнодорожных станциях в Сибири, их никто не охраняет, и, видимо, они вполне довольны жизнью. На них была их австрийская форма, и мне сказали, что им платят. Наш состав был переполнен, вагоны не очень чистые, кормили нерегулярно, да и сам вагон-ресторан был олицетворением всеобщей неразберихи. Мне запомнилась одна русская дама, которая, когда ей сказали, что корнишонов нет, вскочила из-за стола, решительно отправилась на кухню вагона, и, торжествуя, вернулась с единственным корнишоном, нанизанным на её вилку. Еда, судя по количеству, предлагаемому повару для продажи на каждой станции, казалась, была дешёвой и было её много. Он, например, отказался купить индейку на том основании, что 2 рубля (4 шиллинга) были – на его взгляд – непомерно высокой ценой.

В поезде с нами ехал солдат, который не выпускал из рук винтовку со штыком. Это был молодой человек лет 24-х, белокурый, голубоглазый, с серьёзным и недоуменным выражением лица. Он сопровождал нас для того, чтобы убедиться, что мы не будем пытаться взрывать мосты и т. д. Казалось, что для того, чтоб начать пальбу, ему было бы достаточно открытого окна.

В этой поездке я впервые в жизни поняла реальную разницу между чаевыми и взяткой. Чаевые даются за оказанную услугу, а взятка должна быть дана заранее, чтобы не допустить неоказания услуги. Например, в Харбине мне сказали, что на меня не забронировано место в поезде, и меня направили к стоявшему неподалёку мужчине, с которым можно обсудить сложившуюся ситуацию. Тот внимательно посмотрел на документы, которые он держал в своих руках, и не смог найти моего имени. Тогда мой попутчик из Гонконга шепнул: «Лично я приготовил 5 рублей для этого служащего, и это единственный выход их этой ситуации, если ты не хочешь неприятностей». Поезд ходил лишь раз в неделю, поэтому во избежание проведения одной недели в Харбине, я вручила свои билеты с 5-рублевой купюрой под ними и попросила чиновника посмотреть бумаги ещё раз хорошенько. В тот раз он нашёл мое имя в своём списке пассажиров, и благополучно провёл меня мимо охранника в мое купе. Это единственный был случай в моей жизни, когда я дала взятку.

В Петроград мы прибыли на пасхальной неделе, – в храмах толпы, улицы запружены прилично одетыми людьми, многие одеты очень даже хорошо. Наш номер в отеле «Астория» выходил окнами на площадь перед Исаакиевским собором, и я наблюдала за тем, как люди входят и выходят в храм, как на ступенях просят милостыню нищие. «Астория» была очень роскошным отелем, в котором не было ничего типично русского, кроме старинной русской одежды у прислуги. Во время ужина оркестр играл «Типперэри», и многие из нас впервые после длительного перерыва услышали этот знакомый марш. Несмотря на войну, экипажей напрокат было предостаточно, и мне удалось довольно много чего увидеть в Петрограде, разъезжая по городу, или во время пеших прогулок. Художественные галереи и музеи были в основном, если даже не все, закрыты, но я хотела увидеть город и людей. Каким бы ограниченным и поверхностным ни был мой визит, я была благодарна судьбе даже за него. Я особенно осознала это, когда несколько лет спустя я работала в миссии помощи голодающим вместе с другими иностранцами, которые не имели ни малейшего представления – ни хорошего, ни плохого – о том, какой была Россия до революции.

Квакерская миссия помощи базировалась в городе, с населением около 24000 человек, находящемся на юго-востоке России в районе, наиболее сильно пострадавшем от голода. Дома были полуразрушены, ворота и заборы поломаны, тротуары разбиты, в ямах, а местами они просто полностью отсутствовали. Однажды кто-то подарил мне старую открытку с изображением главной улицы города. Сотрудники квакерской миссии с трудом верили своим глазам, и даже с фотографией в руках им было трудно представить, что на этой улице когда-то по обеим сторонам были деревья, что тротуары были аккуратные, что магазины были открыты, и люди были одеты хорошо.

В Бузулуке имелись две прекрасные средние школы, построенные за десять лет до революции, где давалось отличное образование, соответствующее стандарту для поступления в университеты, а также три больших больницы и амбулатория, построенные в прошлые годы. Но когда квакеры приехали в 1921 году, все заведения были в жутком состоянии: в школах не было никакой школьной мебели, в больницах не было ничего, кроме больных и мёртвых, сотрудники школ и больниц разбежались. Были ещё начальные школы, или то, что от них осталось, – построенные задолго до революции здания. Утраченное во время Революции намного превосходило то, что ещё оставалось в наличии, да и это находилось в состоянии анабиоза. Например, домашняя утварь, она-то куда могла деться? Допустим, вещи перешли из рук в руки, но тем не менее, они обязательно кому-то принадлежат. Например, пианино, как они могли исчезнуть? По самым скромным подсчётам, в этом городе осталась дюжина роялей, а раньше их было несколько сотен. Мне объяснили, что ценную мебель такого типа вытаскивали из домов, а затем выбрасывали, или оставляли на улице, где погода добивала всё. Многие хорошие фортепьяно закончили свой жизненный путь в печках. И исчезали не только громоздкие и тяжёлые предметы мебели, но и иная утварь, такая, как одеяла и одежда, и даже железные кухонные плиты. Дров было очень мало, леса вокруг вырубались всеми подряд в течение 3 или 4 лет, и некому было сажать новые деревья. Зимой температура часто опускалась до -30 ° C, поэтому топливо было также необходимо, как и еда.

Животных не хватало, лошадей было так мало, что нельзя было пахать, а обычный бытовой транспорт был полностью остановлен. Да, коровы благородно пытались занять место гужевого транспорта, и я видела телеги, запряженные тощей коровкой, и при этом её телёнок либо шёл рядом с ней, либо лежал в телеге. Но и коров было очень мало. В дело пошли верблюды, и это были самые несчастные верблюды, которых я когда-либо видела в своей жизни. Несомненно, они были голодны, потому что, проходя по улицам, они громко кричали. Кошек было очень мало, они очень ценились. Кошка в квакерской миссии принесла котят, и сотрудник, комнату которого она выбрала для своей семьи, заявил права на них. Его буквально завалили просьбами о котёнке, и ему оставалось только выбирать, чьё предложение с точки зрения судьбы котёнка было лучшим. Между прочим, один из местных, имевших опыт употребления кошек в пищу, сказал мне, что они довольно вкусные, а вот собак есть невозможно. Этим объясняется выживание собак и исчезновение кошек. В некоторых частях города расплодились огромные крысы, попадались и вороны, а вот домашняя птица исчезла полностью.

Квакеры приложили большие усилия для обеспечения людей гужевым транспортом и перегнали из Азии 500 или более лошадей – это только за один раз. Животные передвигались стадами под руководством своих бывших владельцев-татар, и прибыли в прекрасном состоянии, проделав путь более 1000 миль. Их приближение было заметно издалека по причине огромного облака пыли. Лошадей распределяли среди крестьян на квакерских постах (некоторые были на расстоянии 70 миль от города). Советские чиновники настаивали на том, что лошади должны передаваться в руки наиболее активных и зажиточных крестьян. Утверждалось, что такие люди будут использовать их наилучшим образом, и что они будут нанимать других. Разумный аргумент, но это было явно не то, что прозвучало бы на их партийном собрании. Квакерская миссия действовала по своему усмотрению, и, нет сомнений, в большинстве случаев выбор квакеров и выбор местного советского чиновника совпадали, потому что цель у обоих была одна – незамедлительное производство продуктов питания. Квакеры договаривались с крестьянами, что в обмен на лошадь каждый должен будет вспахать определенную площадь земли, чтобы обеспечить пищей детские приюты, и что лошадь должна отдыхать день в неделю.

Воспроизведение коров – дело небыстрое, важным фактором было время, необходимое для того, чтобы эти животные принесли телят. Но по прошествии времени, когда наблюдалась уже только нехватка питания, а не полное отсутствие еды (а это, согласитесь, колоссальная разница), и политическая ситуация несколько смягчилась, на рынке появились коровы и стали переходить из рук в руки. Часто это был вынужденный обмен: бедному крестьянину приходилось расстаться со своей коровой, потому что хлеб для его детей был нужнее, чем молоко. Так что коровы часто приобретались у сельских жителей горожанами. В Бузулуке у каждого дома был двор (с конюшней), и многие раньше держали корову, и почти каждый – лошадь, а то и не одну. Коров выгоняли рано (в 5 часов утра, или даже раньше), их вели на окраину города, где животных ждали пастух и помощники на лошадях. В итоге стадо могло насчитывать около 200 животных, коров вели к реке, потом на пастбище, а домой скот возвращался около 18:00. Некоторые люди встречали своих коров, но большинство животных сами легко находили дорогу в свой дом. Доили их поутру, прежде чем они уходили на пастбище, и потом – ещё раз, вечером. А были люди, которые приносили табуретку и ведро прямо в стадо, в полдень, и доили свою корову там. В общей сложности им приходилось проходить около 4 миль. Пастбище было очень плохим, но местный Совет разрешал выводить стадо только туда. Сено было очень дорогим и не по средствам большинству людей, поэтому у них были собственные способы искать еду для своих коров. Коровы находились на дворе или в стойле по шесть месяцев в году как минимум, и корм нужно было каким-то образом обеспечивать. Эта проблема, конечно же, существовала лишь для владельцев коров, а было их немного.

В небольшой деревне, расположенной не более чем в 15 милях от города, проживало около 300 человек, практически только женщины и дети, и ещё несколько стариков. Там не было ни одной коровы, и в 1924 году, когда голод был побеждён, и первоочередной задачей был возврат людей в хорошее физическое состояние, был открыт пункт кормления, – надо было пополнить дефицит их рациона. За этим наблюдала американская женщина-врач, которая тщательно выработала состав диеты. Жители не потребляли никаких жиров, у них не было молока, у них совсем не было мяса, и питались они лишь хлебом, небольшим количеством овощей и «чаем» из сушёных листьев, обычно яблочных. Американка сказала, что её всегда учили, что жир совершенно необходим. Но люди забыли сказать ей про семечки, которые усердно лузгали все, и которые получали почти даром. В общем, для того, чтобы объяснять людям, что нужно есть для поддержания жизни и здоровья, не нужен специалист диетолог. Что-то внутри подсказывает гражданам, что нужно есть, и если это имеется в наличии, они употребляют в пищу то, к чему их тянет. Специалист позже может им рассказать и объяснить, почему они ели то, что ели; и сможет дать рекомендации властям, что нужно давать для того, чтобы избежать беды. К счастью для России, хлеб из непросеянной муки – это основа основ в этой стране. Они едят так называемый «чёрный хлеб», он отличается от хлеба, который называем «коричневым». Люди, за исключением жителей больших городов, сами пекут хлеб, – они знают, что они едят.

Нехватка топлива была одной из главных причин недоедания. Русская печь похожа на пекарскую, и для её нагрева требуется много дров. Супы в ней можно готовить, если у вас есть дрова. Перенаселённость больших домов – зачастую в каждой комнате жила одна семья – приводила к тому, что всегда на подхвате был примус. Он даже в значительной степени потеснил самовар, но это зависело от цен на уголь и керосин. Нехватка топлива также отразилась на чистоте людей. В большинстве домов во дворе стоит баня с печью, которая давала жар для русской парилки. Были и общественные бани, и на каком-то этапе остались только они, в силу нехватки дров для своих банек. Понятно, что общественные бани были переполнены, люди выходили оттуда красные, как раки, и даже зимой на их лицах были видны капли пота. Иногда граждане простужались, но при этом они всегда в таких случаях винили баню в том, что пара было мало.

Нехватка одежды была еще одной причиной большого дискомфорта, у людей не было смены белья, – только то, что на них, и поэтому они не могли стирать свою одежду. Квакеры получили огромное количество поношенной одежды из-за рубежа (из Англии и Америки), – её сортировали и распределяли. Это была трудная задача, поскольку русским крестьянам заграничная одежда мало подходила. Горожанам, впрочем, было лучше, потому что всё, что с их точки зрения было не так в полученной одежде, они переделывали на свой вкус.

Обувь пользовалась большим спросом и её отсутствие было самой большой проблемой. У русских ступни короткие и широкие, а английские и американские штиблеты – длинные и узкие. Но никто никогда ни от чего не отказывался, потому что даже если обувь не подходила, её всегда можно было продать или обменять на рынке. Детские дома, в которых нашли приют сотни детей, жертв голода, тоже нуждались в одежде и в питании. Это обеспечивали квакеры, причём они снабжали и детей, и персонал, состоящий из взрослых. Некоторые питомцы из числа детдомовских выглядели весьма экзотично, порой в самых неимоверных нарядах. Но главное было – одеть, накормить и разместить, а уже после этого можно будет уделить внимание моде и уместности того или иного костюма. При первой же возможности планировался запуск кустарного производства, и тогда женщины стали бы пряхами и ткачихами, делая ткани для одежды, получая жалованье пайками. Такая постановка дела была бы выгодной абсолютно для всех, и для квакерской миссии тоже. Но на всё требовалось время. Все зависело от правильного выбора времени посева и сбора урожая, а это во многом опять же зависело от здоровья людей, которым приходилось выполнять тяжёлую работу.

Тысячи людей по всей России умерли от тифа, причём эта болезнь косила людей в таких местах, где об этой заразе никогда и не слышали. Люди покидали свои дома и отправлялись туда, где, по слухам, было много еды. Многие поехали в Ташкент, и многие приехавшие туда стали жертвами малярии. Выжившие возвращались, и приносили с собой эту заразу, и так продолжалось до тех пор, пока практически все регионы не были охвачены эпидемией. Квакерские отчёты из удалённых от Бузулука сёл показали, что 80% населения болеют малярией. Весной настала оттепель, а вместе с ней наводнения, грязь и повышенная влажность. Именно такие условия вызвали у людей малярию, и заболевания случались как раз в то время, когда крестьянам срочно нужно было пахать и сеять. К счастью, всё это было предусмотрено зимой 1922-1923 годов, и мы организовали и открыли анти-малярийные клиники, которые оказались одним из самых эффективных проектов Общества Друзей квакеров. Советские чиновники и в этот раз выступили с настоятельным призывом: давать хинин в первую очередь тем, кто будет вовлечён в посевные работы. Квакеры и на этот раз не поддержала такой подход. Мы считали, что на первом месте должны быть дети. Однако уже тогда было ясно, что нам не удастся импортировать достаточное количество хинина для лечения каждого больного, что даже в мировом масштабе хинина было недостаточно для того, чтобы выдержать напряжение стремительно выросшего спроса. Нужно было принимать решение, и на этот раз я согласилась с властями, и первоочередной группой, получавшей хинин, мы назначили взрослых. Понятно, что если бы родители не смогли собрать хороший урожай зерновых летом, то зимой дети умерли бы от голода. Подобные жестокие проблемы нужно было решать незамедлительно, поскольку сев и сбор урожая бывают только раз в год.

В течение первых шести месяцев курс лечения прошли 100.000 человек, и все они успешно вылечились. Политическая ситуация к этому времени существенно смягчилась, многое стало возможно, но – не всё. Тем не менее, число арестованных по политическим мотивам уменьшилось, и предпринимательство уже не считалось полностью преступным. Говорить о каких-либо фундаментальных изменениях во взглядах партии было бы преувеличением, но, казалось, что кто-то на высоком уровне решил, что для восстановления сил стране надо дать передышку хоть на какое-то время. Результат был замечательным, и он показал, насколько трудно помешать 140 миллионам людей вернуться к комфорту и изобилию, когда все люди стремятся к тому. Если бы всё так и шло дальше, кто знает, какие страдания можно было бы предотвратить! Осенью 1924 г. малярия исчезла, и практически – навсегда.

Русская православная церковь: Русская Церковь уже сильно пострадала, и, согласно опубликованным советским данным в 1923 году, было расстреляно 12.000 священников. Опыт научил меня не слишком доверять их статистике: как они могли знать, сколько было расстреляно, когда повсюду царила неразбериха, и никакое документирование не велось должным образом. Кроме того, цифры часто уменьшали или увеличивали – в соответствии с политическими потребностями момента. Одно сказать можно наверняка: расстреляно было очень много, и без всякой причины, кроме, пожалуй, лишь той, что расстрелянные были священниками, служителями культа. Русские приходские священники, насколько я их узнала, были людьми порядочными и соответствовали своим занятиям. Были, конечно, и плохие, но я убеждена, что таких было меньшинство. Иначе большевики не расстреливали бы их, потому отстаивать справедливость и свободу вопреки всему может только храбрый и честный человек. Если бы священников можно было убедить преклонить голову перед большевизмом, они бы оказывали огромную помощь коммунистам, и тогда стрелять их было бы полнейшим безумием. Но большевики столкнулись со своим самым сильным и самым непреклонным противником – Русской Церковью, и здесь под Церковью я имею в виду не только духовенство, но и народ. В ход шли все средства для того, чтобы разрушить веру: священников всячески очерняли, высмеивали и унижали. Церкви облагались высокими налогами, равно как и священники, зачастую без предупреждения, и отсрочка платежей была минимальной. Церкви оказались не в состоянии платить налоги, и тогда с алтарей, с икон стали снимать золото и серебро. Я много раз видела ехавшую по дороге телегу с крестами, хоругвями и иконами, экспроприированными из какой-нибудь деревенской церкви. Коммунисты всё ещё не осмеливались закрыть все церкви и прогнать священников, кое-кто даже пытался извиниться за изъятие золота и серебра.

В Бузулукском уезде, где работали квакеры, широко распространялся слух (устно, не в печати), что власти были вынуждены пойти на этот шаг, потому что квакеры не желали принимать плату за помощь чем-то иным, кроме как золотом! В нашей местности этому не очень верили, но примерно в 100 милях от нас я встретила крестьянина, который был совершенно уверен, что все их проблемы были вызваны тем, что «американцы» требовали золото за еду, привезённую из-за океана во время голода. Вся эта ложь была бы совершенно ненужной, если бы Русская Церковь была слабым, развращенным институтом, как некоторые пытаются нас убедить. Даже монастыри – и мужские, и женские – не были закрыты, хотя они были в очень сложном положении и подвергались серьёзному вмешательству через налогообложение и конфискации.

Интересно, что баптистов в то же время особо не преследовали, а их было около 1.000.000 по всей России. Кроме них в восточно-европейской части России было много представителей других религиозных конфессий. Русская церковь не питала симпатий к баптистам, и, видимо, по этой причине большевики решили не пережимать им шланги сразу. Уже позже, когда коммунисты почувствовали, что теперь можно нанести последний удар Православной церкви, власти изменили своё отношение и к баптистам, применив схожие методы удушения: налоги, вмешательство, аресты и, наконец, полное закрытие. Но – постепенно. Нет более яркого свидетельства религиозной силы России в её церквях, чем тот уровень насилия, потребовавшийся для её сокрушения. Римско-католическая церковь не занимала заметного места в России, большинство встречавшихся нам католиков были польского происхождения. Их история во многом такая же, как и у других, но на них ушло больше времени.

Были испробованы все возможные средства антирелигиозного воздействия на детей, и в детских домах учителям приходилось устраивать «спектакли», в которых самые священные для христиан события представлялись в комическом виде и должны были вызывать насмешки. Ни учителя, ни дети не могли избежать участия в таких мероприятиях из-за очень серьёзных последствий, какие могли наступить при отказе. Учителя были доведены до нервного расстройства из-за напряжения, они пытались найти для себя способы увильнуть, раз уж они не могли сделать это для детей. Если бы учительница, а обычно это была женщина, опасалась бы только за себя, она бы предпочла отказаться от участия в богохульстве и принять удар, но ведь у неё были родственники, которые в таком случае потеряли бы работу и все привилегии, связанные с трудоустройством. Нельзя судить людей, подвергшихся такому притеснению, мы можем испытывать к ним только очень глубокое сочувствие.

В школах детей учили не так, как того хотелось бы их родителям. Некоторые решили не отправлять своих детей в школу – в то время школ было очень мало, и не было принуждения к посещению – предпочитая учить их дома. Но затем таким родителям пришлось столкнуться с тем, что если дети не пойдут в школу и не станут пионерами, то им не разрешат вступить и в комсомол, а потом и в профсоюз, и, следовательно, у них не будет права на поступление на работу, и они также будут лишены всех привилегий. Те родители, которые решили отдать своих детей в школу, должны были дать согласие на их вступление в пионеры, иначе детям не разрешили бы посещать уроки. Выхода действительно не было. Учителя не были хозяевами в школах, потому что детей поощряли доносить о них властям. Детей учили, что они должны слушаться не своих родителей, а только государство. Их поощряли доносить и на своих родителей, если те наказывали их или в домашних разговорах критиковали советскую власть! Дети безостановочно распевали революционные песни, начиная с Интернационала. Они должны были выслушивать длинные политические рассуждения местных вождей, им приходилось проводить собрания и выступать друг перед другом с речами. Воздействие на детей было очень сильным, и те из них, кто любил своих родителей и хотел исповедовать религию, должны были осудить своих родителей. Все попытки вести двойную жизнь только усиливали серьёзное напряжение. Некоторые родители считали, что лучше позволить детям расти безбожниками и коммунистами, чем заставлять их вести двойную жизнь. Опять-таки, мы не можем никого судить, родители в этих случаях думали, что лучше уж пускай ребёнок отречётся от религии, о которой он ничего не знал, чем от религии, в которую он уже верил.

Как-то раз польский ксёндз навестил этническую польку, вдову российского юриста. В этот момент один из её маленьких сыновей вошел в комнату в пионерской форме. Священник упрекнул её за то, что она разрешила своему сыну присоединиться к организации, в которой он должен быть «безбожником», на что дама отвечала, а что, дескать, она могла поделать? Как мальчик получит образование? А как он будет зарабатывать на жизнь?

Она проживала в одной комнате со своим старым парализованным отцом, с братом и двумя сыновьями, и её заработки в правительственном учреждении были единственным доходом семьи. У неё не было выбора. Образование в школах было очень плохим и бесплатным. Большинство родителей были вынуждены нанимать полуголодных учителей, получивших образование ещё при старом режиме, чтобы учить своих детей дома во внеурочное время. Заработная плата действительно была очень маленькой, но поскольку бывшие учителя не могли найти работу и подвергались почти столь же безжалостным преследованиям, как и священники, они были благодарны за любую возможность подработать. Дети родителей, представителей среднего класса – врачей, юристов и, конечно же, священников – не допускались в школы после 14 лет, и дальнейшее образование для них было невозможно. Школьных учебников не было, а в медицинских учебных заведениях студенты часто могли пользоваться учебником только пару часов в неделю, и книгу читали по очереди. И это не единственная беда. Помимо полуголодного существования, им приходилось ежедневно сталкиваться с неопределённостью своего студенческого положения: в любой момент могла случиться чистка, и все их усилия пойдут прахом. Одна девушка изо всех сил пыталась закончить медицинский курс, но как раз перед выпускным экзаменом стало известно, что её отец был генералом. Он давно умер, но это не имело никакого значения, – ей пришлось уйти. Поколение, воспитанное в дореволюционные годы, очень сильно пострадало умственно и морально. Даже те из них, кто заявлял об отсутствии религиозных убеждений, чувствовали моральную деградацию маршируя в «безбожных» демонстрациях, публично поддерживая сторонников политических доктрин, которые они на самом деле не разделяли и ненавидели.

Врачам было легче, чем большинству людей. Поскольку много медиков было расстреляно – называлась цифра 8000 – и их тоже не хватало, а ещё обычно считалось само собой разумеющимся, что врачи и учёные – «безбожники». Поэтому, хотя врачам приходилось время от времени участвовать в демонстрациях по случаю больших советских праздников, они находились в более безопасном положении, чем большинство. Какое-то время спустя это было замечено, и некоторым врачам было велено читать лекции, в которых те должны были оправдывать «безбожие» как меру, важную для здоровья. Но с 1924 по 1930 год они всё-таки наслаждались некоторой передышкой.

Итак, с того времени, которое я обозначила как период ослабления давления на людей, страна начала приобретать более приличный вид, и, кто знает, что могло бы получиться, если бы Сталин не придумал Пятилетний план, направленный на то, чтобы заставлять людей забираться в прокрустово ложе, для которого они не были приспособлены, превращать их в то, чем они не хотели быть. Советская Россия была страной с огромным крестьянским населением, которое желало работать на своей на земле и не стремилось в города. Контрреволюционного движения никакого не было, у людей было только лишь огромное желание повлиять на поведение людей, находящихся у власти. Среднестатистический крестьянин имел только одно желание – иметь возможность жить, и чтобы его оставили в покое, в своей религии и в своей семье. Но именно этого Сталин и партия не желали терпеть. Ему было мало того, что после войны, революции, гражданской войны и голода люди были готовы к любой власти, которая могла править, он желал править один, только он, и – никакого Бога. Так что снова пошли неприятности, и война против Бога и бессмертия душ перешла в новую стадию. Именно русский крестьянин оказал самое упорное сопротивление вмешательству в его религиозный и семейный уклад, и именно на крестьянина обрушились самые тяжелые удары. Голод 1933 года на юге России унёс жизни не менее пяти миллионов человек, и этот голод был намеренно спланирован и осуществлён как мера наказания за сопротивление крестьян коллективизации. Они поплатились своей верой и моралью семейной жизни. Десять лет назад русские надеялись на войну, например, с Японией, потому что власти, столкнувшиеся с войной, пересмотрят своё поведение, и сначала заключат мир со своим народом, с русскими, прежде чем вступать в войну с иностранным врагом. Народ порабощён, но и Сталин, и его партийные лидеры тоже не в лучшем положении. Возможно, Сталин понимает, что политика, казавшаяся столь прекрасной на бумаге, на практике оказалась не столь успешной, что он мог бы получить от крестьян больше, оставив их в своих домах и оказав им помощь и поддержку в управлении их своими хозяйствами. Но тогда получилось бы, что он правит не единолично.

Вот что объединяет всех коммунистов в России – они любят власть ради самой власти. Это порок мелких натур. Встречая сопротивление, у них не хватает жестокости для того, чтобы доказать свою полную власть над своей жертвой. И когда человек неукротимого духа не ломается, тогда власти опускаются до преступного преследования и пыток в отношении близких. Эта система имеет огромные преимущества, и её использование в полной мере – средство для поддержания порядка среди самых упорных людей. Наказание за преступление давно вышло из моды в России, милиция не горела и не горит желанием предотвратить или раскрыть преступления. Они так заняты арестами и охотой на людей по политическим причинам, что у них не осталось времени ни на кого другого, да и мест в тюрьмах на всех не хватит.

В Бузулуке ничего нельзя было оставить без присмотра, – никому бы, например, и в голову бы не пришло оставить открытыми окна или двери. Квакеры нанимали сторожей, и, поскольку за сохранность складов отвечали большевики, то именно они обеспечивали вооруженную охрану для ночного дежурства, что что всегда вызывало некоторое беспокойство у Лондонского квакерского Комитета. Часто юные хулиганы болтались возле склада одежды, и когда оттуда выходила женщина с узлом под мышкой, они набрасывались на неё, пытаясь вырвать узел. Еще они занимались тем, что пытались выудить вещи через окна склада. В конце концов, пришлось подать жалобу в милицию, и, к нашему удивлению, прибыл человек с саблей на боку. Однако он набросился на мальчика и с криками увёл его на станцию. Там его продержали всего полчаса, после чего малый вернулся. Очень часто эти хулиганы были сыновьями «партийных» родителей, и тогда с ними ничего нельзя было поделать.

Однажды я слышала, как крестьяне спорили в поезде с советским чиновником по поводу безнаказанности преступлений. Тот отвечал, что советская власть не интересуется маленькими преступниками – ворами, бандитами и т. д. – они охотятся за большими преступниками, за капиталистами. Крестьянам такой ответ не очень понравился, и они рассказали большевику несколько случаев. Одна из историй, которую поведали попутчики, был рассказ о человеке, который впустил незнакомца в дом в непогожий вечер. Когда добрый хозяин открыл дверь на стук, путник тут же выстрелил в него. И поскольку такие случаи были не единичными, люди перестали отпирать двери после наступления темноты, опасаясь бандитов. Среди населения широко распространилось мнение, что бандитами были сами милиционеры: у кого ещё, скажите на милость, есть огнестрельное оружие и патроны? Один городской милиционер, например, застрелил свою мать и был арестован. В качестве аргумента в свою защиту он сказал суду, что она допустила антисоветские высказывания, и так разозлила его, что он потерял контроль над собой. Он провёл под стражей всего несколько дней. Другой человек, коммунистический чиновник, застрелил своего тестя после ссоры по поводу крещения его ребенка, против чего он, как коммунист, естественно, возражал. Он был арестован и предстал перед судом, но вскоре был отпущен. Было сказано, что его работа на благо общества настолько ценна, что советская власть просто не может позволить себе такой роскоши как помещение этого большевика в тюрьму. При этом было сказано, конечно, что такие его действия «достойны сожаления». В своём безумии коммунисты всегда могли найти оправдание любому преступлению, кроме одного – несогласия с их политическими взглядами.

Любой, кто почитает книгу по истории России, написанную русскими до революции, знает, какую роль, к сожалению, играла слежка в этой стране. Всегда можно было найти людей, которые будут следить за своими соседями и тайно доносить на них, обвиняя их в злодеяниях, неприемлемых властью на тот момент. Понимая, что такие люди существуют в каждом обществе, следует всё-таки признать, что если процент доносчиков и стукачей не является чрезвычайно низким, то жизнь и свобода граждан находятся в опасности. Любой, кто имеет зуб на своего соседа, может нагадить ему, и это является (на мой взгляд) одной из самых веских причин неспособности лучших представителей русского общества сделать шаг вперёд и спасти свою страну от серьезного морального краха. Понятно, что тираны живут в состоянии постоянного страха и подозрений по отношению даже к своим ближайшим приспешникам, и легко верят самым невообразимым доносам. Прискорбно думать, что в такие моменты всеобщей беды всегда найдётся кто-то, стремящийся к личной выгоде за счёт соседа, наводя клевету или лжесвидетельствуя.

Иногда стукач терпит неудачу. Одна женщина пошла в местный совет и сказала, что знает, где некто закопал ведро, набитое столовым серебром, и спросила, какую долю она получит, если она укажет место. Местные власти договорились с ней, что отдадут ей половину сокрытого клада. Тогда она рассказала, что видела, как её сосед ночью закопал серебро у себя во дворе. Власти пошли и откопали серебро, но доносчице не дали обещанную долю.

Среди воров действительно отсутствует понятие чести. Но кроме таких стукачей-любителей ведь были и другие люди, и их было немало, людей, которые получали регулярное ежемесячное пособие за то, что они прислушивались к высказываниям, следили за поступками своих друзей и коллег, и доносили о них. Вскоре они обнаружили, что жизнь их пошла вразнос, потому что информацию надо было поставлять бесперебойно, а если донести не о чем, то надо было придумывать.

Если вы не жили в этой атмосфере страха, подозрительности и неуверенности, вам просто не дано понять, какое губительное воздействие она оказывает на дружбу, товарищество и даже на любовь в семье. Я сомневаюсь, существует ли в Советской России хоть одна семья, в которой никто не был бы расстрелян, заключён в тюрьму или лишён гражданских прав. Могу только сказать, что лично я никогда не встречала таких семей. Большевики находятся у власти 22 года, и уже выросло новое поколение, которое ничего не знает о любом другом режиме, кроме рассказов старших. И они всегда будут помнить о противоречиях между устремлениями их родителей и целями, установленными государством в отношении их образования, как религиозного, так и светского. Может случиться, что они будут на стороне своих родителей в годы своего начального обучения. В городах влияние постоянной пропаганды в школах, пионерской организации, комсомоле и профсоюзах на растущее сознание будет сильнее. На протяжении целого поколения в России не было ни свободной прессы, ни свободной литературы, русские профессора и учителя практически не контактировали с внешним миром образования и культуры. Подрастающее поколение студентов, таким образом, было лишено многих незаменимых благ. Психологически и морально Россия фактически жила на накопленных ранее ресурсах. Наложение старого и нового поколений обеспечило выживание старой культуры.